Пресса :: Официальный сайт актрисы Ольги Яковлевой

Новости

	События, анонсы
	Обновления

Биография

	Детство и юность
	Театральное училище
	Семья
	Ленком
	Малая Бронная
	Театр на Таганке
	О профессии и о себе

Творчество

	Театр
	Кино и ТВ
	Радиопостановки
	Книги

Фотогалерея

	В театре и кино
	В жизни

Персоны

	Анатолий Эфрос

Пресса

	Рецензии
	Книги о творчестве Ольги Яковлевой

О сайте

	Об Ольге Яковлевой
	Разработчики сайта

Читайте книгу Ольги Яковлевой

«Если бы знать...»

Пресса => Рецензии

О творчестве О.М. Яковлевой, 1987
авторы: Зверев А. -

Героиня. «Театральная жизнь» №10, май, 1987.

С самых первых ее спектаклей часть критиков пророчила, что никогда не перешагнет через амплуа травести; позже, с появлением ее первых классических ролей, начали говорить о том, что актрисе не суждено подняться над тем, что ей удалось в них воплотить, Что ее возможности ограничены этим кругом проблем и приемов. Но ряд последних ролей дает возможность говорить о серьезном развитии ее таланта. Это я и попытаюсь сделать, тем более что еще раз подробно останавливаться на старых ее работах было бы неуважением к тем? кто писал о них, будучи зрителем тех ушедших спектаклей.

Тургеневский «Месяц в деревне»: изящный, легкий и одновременно нервный, тревожный, как моцартовская музыка, подобранная Эфросом для спектакля.
В элегической тургеневской грусти Ольга Яковлева находит подлинно трагический стержень. Ее Наталья Петровна любит, несмотря на обреченность своей любви, пытается разрешить неразрешимое, зная, что счастье не ждет ее впереди. И все это одновременно с четким пониманием того, что она совершает нечто чудовищное. Мучительным диалогом со своей совестью полны те минуты, когда она остается одна, когда меркнет свет и только яркий луч прожектора бьет ей в лицо. Диалоги с темнотой.
В финале Наталью Петровну ждет последнее прощание со счастьем. Яковлева плачет, стоит у портала, прижимая к груди, как ребенка, воздушного змея, которого Беляев смастерил для Коли. А монтировщики разбирают уже декорации. Еще звучит музыка, но с грохотом падают на планшет ажурные решетки павильона. Рабочий сцены подходит к актрисе и забирает змея, ее рука еще несколько мгновений тянется за выскользнувшим из пальцев бумажным хвостом...
Кого же мы видим? Наталью Петровну, из жизни которой навсегда уходит праздник, или актрису Яковлеву, для которой окончился мучительный, но прекрасный праздник спектакля?..

«Лето и дым» Теннесси Уильямса. В роли Альмы все работало на нее: хрупкость, даже так раздражающая многих манерность, угловатость движений, тембр голоса, привычка растягивать слова — все это удивительно соответствовало героине Уильямса. Яковлевой удалось все эти качества своей актерской индивидуальности обратить в чужую характерность, как бы отстранить их от себя. То, что в ином случае могло казаться манерностью, обернулось точными приметами происхождения и воспитания ее героини.
Зритель сразу поверил в ее Альму, девчонку из провинциального, пыльного городка где-то на юге Штатов. Поверил с первой сцены, когда она, судорожно обмахиваясь сумочкой, словно веером (ей физически не хватало воздуха), на вдохе, глотая слова, рассказывала Джону какую-то чушь про фейерверк и про «пиротехнические эффекты». Боялась заглянуть ему в глаза, краснела, кокетничала неумело, как школьница, смеялась невпопад, озираясь по сторонам — не идут ли родители.
Потом, захлебываясь от счастья, она болтала по телефону с Джоном, предлагавшим прокатиться ей на автомобиле, танцевала, зажав между плечом и щекой телефонную трубку...
И резкий, взрывной финал первого акта — надтреснутый детский голос, срывающийся на крик:
— Вы не джентльмен!
(Гром и вспышка фейерверка.)
— Вы не джентльмен!
(Снова залпы, красный, желтый, и еще громче крик.)
— Вы не джентльмен!
Все рушилось. В труху превращались воздушные замки, весь маленький чистый мир, где первая любовь, поцелуй у фонтана, где дорога в школу и нельзя пропустить, когда мелькнет на ней рваный, красный свитер Джона.
После этого она скажет своим старым родителям: «Тише вы, детишки!» И действительно вдруг покажется, что она намного старше их, потому что только старый человек может так пристально и в то же время ничего не выражающе смотреть и так грустно улыбаться.
Потом, прежде чем уйти с приезжим коммивояжером, она остановится у городского фонтана, на котором высвечено: «ВЕЧНОСТЬ», и набрав пригоршню воды, тонкой струйкой бьющей из ладоней каменного ангела, плеснет на лицо. Альма по-испански значит душа.
Душа умерла, растворилась в вечности, бесконечности, темноте. ]

Роль была признана удачной даже противниками Яковлевой. Актриса сделала еще один шаг к праву именоваться драматической героиней. Созданный ею образ был подвижен, претерпевал сложное, многозначное, прожитое и продуманное внутреннее развитие. Ей удалось взять от Уильямса все, что он мог ей дать. Это была ее тема — жизнь не может соответствовать изначально заложенным понятиям о красоте и гармонии. Но теперь ей удалось не только в очередной раз сделать зрителя соучастником своих духовных метаний, но и заставить его задуматься, а что же дальше? В этой роли она впервые смогла сыграть то, что происходит с человеком, познавшим болезнь и смерть души. Не отвернуться от мира в отчаяние, а взглянуть в его страшные глаза.
Яковлеву иногда упрекали в том, что она вырывается из ансамбля, не умеет работать с партнером. Мне кажется, это не так, разве что партнер порой не «дотягивает».

В «Наполеоне I» Брукнера она выступит в блестящем дуэте с Ульяновым, и подобно Жозефине Богарнэ, которая всю жизнь верой и правдой будет служить своему императору, актриса Яковлева будет доброй помощницей Ульянову в желании найти жизнь в холодновато-рассудочной брукнеровской пьесе, где все акценты расставлены слишком четко.
Откуда столько сил, столько ума и желчи в этой по-девчоночьи худенькой женщине? Не по себе становилось от того, насколько точно эта рыжая бестия может все понять, оценить и рассчитать на десять ходов вперед. И уж, конечно, ей быть императрицей этой удивительной страны, этой огромной, железной волей возведенной империи. Ей быть императрицей, а не нежной полячке Валевской и не глупой жеманной девчонке из рода Габсбургов. Ведь только она может помочь своему Наполеону — «ее маленькому», как она его называет. Сколько оттенков вкладывает Яковлева в это обращение: «Мой маленький!» — из этих словах зазвучит вся сила ее огромной любви.
«Мой маленький», — скажет она как старая подруга, и в этом будет и сочувствие, и гордость, и восхищение.
В легком наряде из голубого шелка, который ей так к лицу (кстати, Яковлева прекрасно чувствует любой костюм любой эпохи, не так уж часто встречающееся у современного актера качество), Жозефина движется по трибуне, наспех сколоченной из неструганых досок, покрытой золотым императорским штандартом. Легко, как птичка с ветки на ветку, перепархивает со ступеньки на ступеньку, из ряда в ряд и ледяным голосом выдает фразы, которые могут быть украшением любой речи ее мужа. Это ее стихия. Она тоже маленький диктатор. Но ведь она женщина — власть властью, а любовь важнее. И это становится ясно, когда в сцене с Валевской (О. Сирина) она пытается уговорить ту выдать своего ребенка за сына Жозефины. Она преувеличенно спокойна, но порой морщится, так чудовищно все происходящее. И хотя ее совсем не волнуют переживания пани Валевской, и хотя она понимает, что во всем этом плане есть жестокая необходимость, ее мучит чудовищная ревность, невероятная женская неудовлетворенность, что не ею будет произведен на свет наследник Наполеона.
Пьеса предлагала Яковлевой необычный для нее характер (в самом деле: от Альмы к Жозефине) и несколько другие условия существования на сцене. Яковлева, чья сила всегда была в эмоциональности, полете, душевном выплеске, оказывается вдруг удивительно интеллектуально заразительной в том, как ее Жозефина трезво сопоставляет, интригует, рассчитывает. Критики, утверждавшие, что она навсегда останется травести, никогда бы не поверили, что актриса придет к таким ролям.

Настенька в «На дне» Горького... Казалось бы, роль Яковлевой. В ней есть необходимый для роли нерв, надлом, есть даже истерический, временами почти вульгарный надрыв. Но Яковлевой не хватает простоты, простодушия, наивности, а без этих актерских качеств трудно схватить «зерно» образа Настеньки. К тому же тот образ жизни, который ведет Настенька, Яковлевой не дано сыграть как привычный, к такой уродливой, чудовищной жизни она просто не может привыкнуть.
Настенька Горького — бывшая горничная, Настенька Яковлевой — бывшая гимназистка.
Ее первое появление на сцене вроде бы убедительно. Рыжая, патлатая, с надтреснутым хрипатым голосом, с вульгарной пластикой как-то особенно поставленных, вывернутых ног, в нелепых ботинках с высокой шнуровкой, она кажется подлинной. Ей веришь, когда с упоением, взахлеб рассказывает она о Рауле, когда истерично-злобно вскидывается на Барона, пытающегося отнять у нее «мечту». Если бы актрисе удалось найти другую грань этого характера, если бы глаза размалеванной, вульгарной девки хоть на секунду зажглись простодушным сочувствием, наивным, но праведным гневом... Если бы мелькнула хоть на секунду простая, жалостливая, наивно-доверчивая баба, насколько сложнее, конфликтнее оказался бы созданный актрисой характер. Но конфликтных перепадов нет у нее в «На дне», роль внутренне статична, взаимоотношения с окружающими лишены развития.
Настенька Яковлевой умна, зла, вульгарна, несчастна, но такова она из эпизода в эпизод. Актрисе веришь, но она не манит загадкой.
Немирович-Данченко говорил об искусстве актера, что самое дорогое в нем то, что заставляет зрителя «разгадывать» за внешним поведением некую суть и что именно разгадку сути зритель уносит с собой после окончания спектакля. Умение заставлять зрителя «разгадывать» — это одна из самых интересных сторон ее дарования — Яковлева на этот раз кажется скучновато однозначной.

Последняя работа актрисы — Селимена в мольеровском «Мизантропе». Мне кажется, что роль эта очень характерна для последнего периода Яковлевой.
Селимена — прожженная кокетка, фигура комическая и достаточно однозначная на первый взгляд. Но Яковлева поднимается над ролью. Ее Селимена — фигура по масштабу своему равнозначная Альцесту.
Ничуть не хуже его знает она цену лжи и правде. Уж кто-кто, а она-то прекрасно, всем существом своим понимает и чувствует самые банальные и, быть может, самые страшные на свете истины — нет в мире ни совершенства, ни справедливости. И сознавая это, не впадает ни в фальшивое морализаторство, ни в цинизм, ни в отчаяние. Оценивая происходящее с очень трезвых позиций — кстати, она не столько кокетлива, сколько деловито-общительна,— ведет свою не слишком красивую игру по-своему честно. Она понимает, что глупо, подобно Альцесту, пытаться переделать установившийся порядок вещей и если мир не соответствует идеальным представлениям, посылать его в ярости ко всем чертям, но одновременно она втайне ему сочувствует и во всяком случае видит все достоинства своего поклонника, выгодно отличающие его от окружающих.
Но вовсе она его не любит и уж, конечно, ни в какую деревню с ним не поедет, и с самого начала она этого не скрывает. Все дело в том, что Альцест этого видеть не хочет. И потому Селимена считает необходимым преподать ему жестокий урок. Она имеет на это право и делает это умело.
Интересно, что за жизнь прожила эта женщина? Кажется, много повидала она на своем веку. Холодный свет голубых глаз, спокойная уверенность в разговоре, горькая, ироничная улыбка. Удивительные руки: энергичные, цепкие, хваткие и в то же время усталые, иногда беспомощные. Аристократический артистизм жеста и вульгарная походка вразвалку. Момент вызова, который всегда содержит в себе присущая Яковлевой манера поведения на сцене, приобретает здесь смысловой характер. Хотя Селимена — часть ненавидимого Альцесту мира и ей никогда из него не вырваться, само ее существо — уже вызов.
В этой роли, лишенной эмоционального богатства, Яковлева снова окажется удивительно интересной и современной в своей интеллектуальности. И на этот раз уже не в тщательнейшем образом выписанной, насыщенной почти философскими рассуждениями, многогранной «героической» роли, как это было в «Наполеоне I», а в по сути второстепенной роли комической кокетки.

Что ждет актрису дальше? Думается, прогнозировать что-либо невозможно да и не хочется. Теперь очевидно, что творчество Яковлевой, которую упрекали в однообразии, в том, что она всегда играет саму себя, многообразно и противоречиво...
В чем же сущность актерского феномена (заштампованный оборот в данном случае необходим, так как творческая природа актрисы действительно феноменальна) Ольги Яковлевой?
Наверное, в самой природе ее индивидуальности, в той самой внутренней конфликтности, о которой говорилось выше. В совмещении несовместимого, в разладе, в цепи несоответствий, которые и являются основой любого искусства, чудесным образом оборачивающего кажущийся хаос в некую странную гармонию. В душевном конфликте между идеалом и сущим, в его неразрешимости, в сочетании детской незащищенности и женской открытости чувству с трезвостью мужского ума. В соединении напряженной духовной жизни с опустошенностью, вульгарности с изысканностью, изломанной, скомканной пластики с общей музыкальностью движения.

Яковлевой удалось воплотить в себе определенный тип женственности и красоты. (Разумеется, речь идет не только и не столько о красоте внешней, а о некой душевной организации.) Тип этот вряд ли можно назвать широко распространенным, но он говорит о нашем времени ничуть не меньше, чем те легко узнаваемые, почти документальные, взятые с поверхности, к которым мы привыкли и в театре, и в кино. Он впитал в себя дух времени, но по сути своей отражает природу времени гораздо точнее, чем «усредненность». Это трагическая женственность, трагическая красота. Красота блестящая, резкая, необычная, но не освещенная покоем и гармонией, исполненная тревоги, многогранная и не раскрытая.

«Красота спасает мир». Возможно... Но к этой трагической красоте скорее подходят другие слова того же Достоевского: «Красоту трудно судить, красота — загадка».

При копировании ссылка на сайт обязательна!

Разработка: AlexPetrov.ru

Хостинг
от Зенон

Хостинг от ZENON